Историк искусства, глава Общества друзей К.А. Сомова Павел Голубев, рассказал о своей работе ведущей паблика «Завтрак с Дягилевым» Марии Дружининой.
— Сколько лет заняла работа?
— Сомовым я занимаюсь десять лет, подготовкой дневников к публикации — приблизительно семь. За это время удалось выпустить том, который вышел недавно, а остальные, с записями до 1939 года (года смерти Сомова) включительно, — вплотную приблизить к выпуску.
— Почему публикация начинается с 25 октября 1917 года, до этого ведь тоже интересно?
— Сомов начал записывать дневник в детстве, вел его, по всей видимости, всю жизнь, но весь этот массив, скорее всего, был уничтожен самим художником. Однако в сравнении с сохранившимся, записей до 1917 года довольно немного. Ну а 25 октября 1917 года (или 7 ноября по новому стилю) – день Октябрьского переворота – универсальная точка отсчета всей современной истории России.
— Взаимодействие с историей — не было ли чувства, что вы проживаете чужую жизнь? Или это гармоничное взаимодействие, как с важным близким понимающим человеком?
— C предметом своих штудий я, к счастью, не сливаюсь. Вообще же многие исследователи, с которыми мне довелось говорить на такие темы, утверждают, что их будто что-то ведет: нужные материалы попадают в руки именно в то время, когда они больше всего необходимы, в библиотеке едва ли не сама прыгает в руки правильная книга т.д. Можно отнестись к этому скептически и сказать, что такое везение — результат настойчивости и глубокого погружения в тему. Однако я убежден — и это как раз случай дневников Сомова, — что огромное желание художника видеть их опубликованными одухотворяет стремление воплотить это в жизнь.
— Как стало понятно, что важно дойти до конца в работе — максимально расшифровать и восстановить текст, и затем опубликовать?
— Это было моей задачей с самого начала, хотя никаких сроков передо мной не стояло, я занимался в свое удовольствие.
— Остались для вас белые пятна и загадки?
— Больше всего меня интересует дневник Сомова 1935 и 1936 годы – скорее всего, он погиб. В остальном, больших лакун нет. Есть, впрочем, вещи, которые кроме меня никого особенно не интересуют. Но есть и то, что будет интересно другим. Например, я хочу собрать все произведения Сомова — разумеется, в репродукциях — и для этого составляю каталог-резоне. Это будет научный каталог всех известных сомовских работ с подробнейшими сведениями о них.
— Для такого каталога нужно много фактического материала, который наверняка содержится и в дневниках. Не страшно ли выпускать такой материал из рук?
— Отнюдь, мне хочется видеть Сомова самым изученным художником, что, разумеется, невозможно без усилий других исследователей.
— Если бы вы могли попасть во времена Сомова и быть его современником — вы согласились бы?
— Известен фрагмент из воспоминаний Евгения Михайлова, племянника художника: однажды он спросил у дяди, хотел бы тот попасть в XVIII век, к своим маркизам. Сомов почти презрительно ответил, что жить 150 лет назад среди версальской антисанитарии считает ниже собственного достоинства. Что до меня, я не только держусь мнения Константина Андреевича, но и сам не желал бы оказаться на его месте. Все же мир медленно, но верно движется в правильную сторону: медицина не в пример лучше, чем была сто лет назад, вероятность новой глобальной войны довольно мала, в мире все меньше откровенно людоедских режимов, а скоро, уверен, исчезнут и они.
— Существуют ли в вашей работе над дневниками границы, которые не следует переходить, ведь дневник Сомова — в значительной степени эротический дневник? Возможно, в самой личности Сомова есть некое обоснование и ответ?
— Сомов ненавидел морализм и ханжество в любых его формах и не делал здесь никаких исключений. Лет за 15 до кончины он размышлял о том, как сделать так, чтобы дневники сохранились и были опубликованы в XXI веке именно в том виде, в каком он их оставил. Из всех людей, упоминаемых автором, сейчас живы лишь четверо — во всяком случае, мне известно о четверых. В 1939 году, когда Сомов умер, они были еще совсем юны и это, разумеется, отнюдь не главные герои дневников (к слову, все четверо публикацию приветствуют). Поэтому я решительно не понимаю, какие границы здесь могут существовать и каким образом их можно переступить.
— Насколько публикация важна для общества в целом (поскольку многие темы, которые затрагиваются в дневниках, сложны и болезненны в современной ситуации)?
— Подозреваю, что под сложными и болезненными темами подразумеваются сомовская гомосексуальность и преступления большевиков, которым автор дневника был очевидцем. Очень важно во что бы то ни стало говорить об этих вещах. Только непрекращающийся открытый разговор о болезненных и сложных темах способен изжить гомофобию и большевистское прошлое, которое все еще заметно определяет жизнь в России.
— У вас есть любимое произведение Сомова?
— Наверное, какое-то одно назвать не могу.
— А если бы вы могли взять любую работу Сомова из музея к себе домой, какую бы выбрали?
— В таком случае, – портрет А.П. Остроумовой-Лебедевой из Русского музея.